Куда он ехал, мученик и граф,
Радетель нищих, властелин талантов,
Нездешний, нестандартный, как жираф,
С клеймом еретика от дилетантов?

Никто не устелил последний путь
Ни розами, ни сном церковной мирры.
Знобило поезд. Сдавливало грудь.
Стоял октябрь. Хлестали ветры в дыры.

Летели клочья рваных облаков,
Как тайной царской слежки злые нити.
На каждой станции сходил Чертков
И говорил: «Он болен! Помогите!»

Но вспыхивало имя на губах —
И вновь приюта и тепля нс дали.
Их оторопь брала — мещан — и страх,
Ведь у царя писатель был в опале.

И вот оно, Астапово, в окне.
Смотритель станционный быстро мыслит:
«Кто?.. Лев Толстой?.. Пожалуйте ко мне!
За доктором! Эй, запрягайте! Рысью!»

И было то превыше всех забот
И всех наград на лоне жизни зыбкой;
Нет, не отрёкся от него народ.
И в мир иной ушел Толстой с улыбкой.

Смотритель «заплатил» за свой музей,
Открытый в доме: с волчьим стал билетом.
Без денег, без работы... Смерть детей,
Жены... Но он — не пожалел об этом.

Люблю тебя, посёлок Лев-Толстой.
Когда мне станет за державу страшно,
Пусти к твоим берёзам на постой,
Как тот смотритель, ни о чём не спрашивая.
(2008)